Я не знала, хочу ли я детей, но беременность изменила мою точку зрения

В день рождения моего сына я чувствовала себя так же, как, вероятно, чувствовал бы любой другой молодой родитель: наслаждаясь синими больничными занавесками в палате, мы с мужем смотрели на него, а затем друг на друга в радостном трепете.

Мы создали это крошечное существо, которое теперь кричало из колыбели, с копной темных волос, длинными ресницами и крошечными ногтями.

Это был опыт, о котором мы раньше не думали. Никто из нас никогда по-настоящему не любил детей, а уж тем более не хотел их.

Никто бы никогда не принял меня за «младенца». Когда мои друзья предлагали своих новорожденных обниматься, я всегда был в конце очереди. В самолете я закатывал глаза, когда далекий ребенок начинал суетиться. Общение с детьми всегда заставляло меня чувствовать себя обманщиком из-за моего напевного голоса и вынужденного приветствия.

Будучи миллениалами, живущими в Лондоне, мы с мужем всегда отдавали предпочтение опыту и карьере, а не созданию семьи. Мы провели пять лет, живя в качестве эмигрантов в Абу-Даби, Объединенные Арабские Эмираты, наслаждаясь спонтанностью, бросая одежду в рюкзак, прыгая в самолет и поедая изысканную еду.

Нам нравилось жить на наших условиях. Нам было за тридцать, и мы были женаты почти десять лет. Люди перестали спрашивать нас, когда у нас будет ребенок. Это был разговор, которого мы избегали долгое время, его невысказанная тяжесть скрывалась в тени нашего брака. Хотя я всегда был решительным человеком, я просто не был уверен, что хочу быть родителем. Но я не был уверен, что не хочу им быть.

Затем другая подруга объявила о своей беременности, и я снова задумалась, хочу ли я тоже детей.

«Разве не было бы мучительно узнать, что через несколько лет мы не сможем иметь детей, если передумаем?» - сказал мой муж посреди полуночи по душам.

Неопределенности было достаточно, чтобы заставить нас попробовать что-то отличное от нашего статус-кво. Если я не смогу забеременеть, рассуждали мы, по крайней мере, решение будет принято за нас. Поэтому мы перестали пытаться завести ребенка и полностью отказались от использования противозачаточных средств.

Через месяц я впервые забеременела.

Был краткий момент удивления: с биологической точки зрения все работало, даже несмотря на то, что мне было 35 лет и я находилась на сомнительной медицинской территории, став «гериатрической матерью».

Потом у меня случился выкидыш.

Всего через 10 дней после того, как я увидел две синие линии на тесте, пока мы все еще обдумывали эту новость, нас провели в небольшую боковую палату нашей местной больницы, где добрая медсестра сочувственно посмотрела на меня. за синей больничной маской.

Эмбрион прожил четыре с половиной недели. Я нес его за шесть.

Никто вам не говорит, что выкидыши – это не то, что вы переживаете и потом быстро проходите. Они растягиваются на недели, и ожидание окончания эмоциональной и физической боли мучительно.

Две недели спустя, когда моя боль наконец утихла, что-то фундаментальное изменилось. Несмотря на то, что этот опыт был болезненным, мы нашли во всем этом положительную сторону; из этой потери появился проблеск возможностей. Несмотря на то, что мы начали, не зная наверняка, чего хотим, нам захотелось попробовать еще раз.

Большую часть своей жизни я никогда не чувствовала такого стремления стать матерью. Когда через два месяца я снова забеременела, это все еще не началось. Я никогда не ворковала из-за чужого ребенка, и во время наших УЗИ у меня оставались сухие глаза.

Но тогда я впервые увидел своего сына. Не то чтобы я сразу полюбил детей, но я полюбил этого ребенка. Мне нравилось, как он молчал в больнице, оценивая свое окружение, пока другие младенцы плакали. Мне нравились его маленькие ножки, которые он отказывался накрывать одеялом. Мне нравилась его глупая кефаль, которая вилась у него на затылке.

«Наш ребенок — это все. Другие дети — это просто Кен», — пошутила я, ссылаясь на слоган из недавнего фильма «Барби», когда мы втроем выходили из больницы и направлялись домой.